Ужас в городе - Страница 99

Фиксатый медлить не стал, сразу приступил к делу:

– Давай, мудяша, делиться. Покажи нам с Геной, чего у тебя в кармане.

Гена для психологического воздействия нажал кнопку на откидном ноже, и тусклое лезвие щелкнуло в сантиметре от Егоркиного бока.

– Надеюсь, – сказал фиксатый, – ты в разуме, малец? Нарываться не будешь?

– С какого хрена мне нарываться? – успокоил Егор. – Но все же хочу вас предупредить, господа.

– О чем?

– Лучше бы вам держаться от меня подальше. Вы поскольку кружек сегодня приняли?

– Чего? – переспросил фиксатый. Но Егор смотрел на его товарища с длинным ножом, и от укоризненного взгляда тот вдруг покрылся испариной.

– Ты чего? – психанул он. – Пугаешь, что ли? Да мы тебя, блин, сейчас в клетку распишем.

– Нет, не распишете, у вас силенок маловато. Лучше ступайте в церковь и поставьте свечку, что ее мимо пронесло.

– Кого ее? – с неиссякаемым любопытством потянулся сбоку фиксатый и вмиг схлопотал локтем в кадык, перегнулся к земле и начал хватать ртом воздух, мучительно багровея. Генину кисть с ножом Егор прижал к скамье. Продолжал смотреть в мутные глаза, где закипала блатная истерика. Предупредил:

– Брось нож, урка. Живой уйдешь.

Гена послушался, выронил нож, но это была уловка.

– Мы пошутили, – сказал он.

– Я понял. Что дальше?

– Ты кто? Из Малаховки, что ли? Чего-то мне твой рыльник знакомый.

Фиксатый корчился на скамье, ему уже удалось раза два вздохнуть.

– Знаете, в чем ваша беда, ребятки, – посетовал Егор. – Вас мало били. Вы нападаете превосходящими силами и поэтому редко получаете сдачи. И решили, что вы лихие и непобедимые. А это совсем не так. Поодиночке вы дерьмо. Людьми не стали и даже смерти не чуете. Вот ты, Геннадий, через секунду можешь помереть. Хоть чувствуешь это?

Истерика в уголовных глазах потухла, и Егор с облегчением увидел, что Гена отказался от мысли напасть исподтишка.

– Извини, земеля. – Гена попробовал освободить зажатую руку, Егор ее отпустил. – Обознались, видать. Сигнал был, вроде ты залетный. Но ты из Малаховки. Теперь я узнал.

К этому времени обрел голос фиксатый:

– Сигаретку дайте, пацаны… Ух, тяжко! Ты чем ударил, друг? Кастетом, что ли?

Егор нагнулся, поднял нож, сложил и вернул хозяину. Потом угостил сигаретой фиксатого.

– Прием такой: укус тарантула. Хочешь научу?

– Не надо, – фиксатый жадно затянулся.

Егор достал пачку валюты, отслоил сотенную, протянул ему.

– Сходи разменяй. И пивка прихвати. От пива тебе полегчает.

У парней глаза заблестели волшебным светом, забавно на них смотреть.

Фиксатый убежал с деньгами, Гена поерзал, отодвинулся. Тоже закурил. Сказал задумчиво:

– Рисковый ты, вижу. Но, извини, неосторожный.

Здесь территория Куприна Сашки. Далеко не уйдешь. Наши на выходе примут.

– Что предлагаешь?

– Помогу, если хочешь. Я сам когда-то был такой. Теперь помягчал маленько.

– На меня поработаешь?

– Чего надо?

– Тачку нормальную. Не засвеченную. Права. Потом, может, еще чего-нибудь.

– Когда надо?

– К вечеру подгонишь к отелю.

– Какой суммой располагаешь?

– Любой. В пределах разумного.

– Сделаю… А ведь ты не из Малаховки.

– Чалился давно?

– В том году вышел. Так ты оттуда? Вроде непохоже.

– Об этом не думай. Два процента с тачки годится?

– Ништяк.

Подоспел фиксатый с пивом и разменной монетой.

Две тысячи с мелочью отсчитал Егору.

– Курс по две сорок. На пиво из твоих взял, правильно?

– Да… Вас кто навел? Вадик, что ли?

– Ты даешь в натуре, – фиксатый возмущенно вскинулся, но наткнулся на ледяной взгляд Егора, поперхнулся, механически погладил кадык.

– Ген, сказать ему?

– Конечно, говори. Она, сучка, нас чуть не подставила. На хорошего человека натравила.

– Лиза? – удивился Егор.

– Кто же еще, – усмехнулся Гена, уже откупорив банку. – Она там от Куприна поставлена. Ее тоже осуждать нельзя, работа как работа. Козлов надо стричь.

Егор попрощался с братанами, пошел дальше.

На душе опять кошки скребли. Женщины! Скрытные, загадочные создания. Мужчину легко распознать, но не женщину. У них бывает какое-то уродство в мозгах. Вон Ирина прознала, что он уезжает, прибежала на автобусную остановку. Кинулась к нему, как лань к проточной воде. Он, в общем-то, обрадовался, что она живая. Сдержал слово Жакин. Но не знал, как с ней говорить. Зато Ирина вела себя так, словно ничего особенного за последние дни с ним не произошло, и так нежно прикасалась к его щеке, так потерянно улыбалась, будто в самом деле провожала любимого человека. Потрясающе! Он определил ее поведение как чисто женское, неосознанное предательство. И устыдился самого себя. Ему стало по-настоящему жалко непутевую, горькую добытчицу, тратящую жизнь неизвестно на что, в сущности, беспомощную, как птичка в клетке. Ирина клянчила, не надеясь на успех:

– Возьми меня с собой, Егорушка. Что тебе стоит?

Я тебе пригожусь.

– О чем хочешь проси, но не об этом.

– Почему, милый? Я тебя больше не возбуждаю?

– Я же говорил, у меня невеста дома.

Не смутилась, не обиделась.

– Ну и что? Я не помешаю. Я же в сторонке буду, а когда понадоблюсь…

Предательство – вот оно. Бессмысленное, жутковатое.

Лишь бы утянуться куда-нибудь, лишь бы достичь чего-то, ей самой неведомого. Может быть, большой кучи денег. А может быть, благодати. Ей все едино. К счастью, подоспел Жакин со свертком жратвы на дорогу. Увидел Ирину, цыкнул на нее, отогнал. Та послушалась, смиренно потупясь, с трагической миной побрела к дальней скамейке. Она при Жакине теперь делалась как бы немного загипнотизированная.